Юрий Иванов-Милюхин - Абреки Шамиля [СИ]

— На Кавказе немало образованных людей, — похмыкал в усы сотник, невольно вспоминая байку о том, как терцы–предки, побывавшие с Суворовым в Италии, искали реку Тибр. Оказалось, что по итальянски она называлась не как по казачьи — Тибра, а какая–то Тиубериуе.

— Но мы ставили ударение на последнем слоге и местные жители думали, что мы ищем темрюк–тихорецк–теберда–терекли, даже какой–то егорлык у донцов. И только из Беслана один добрый человек сопроводил нас до самого курорта в станице Пятигорской

— Поносило же вас, господа французы.

Мушкетер проглотил слюну и с пафосом закончил:

— Господин Дарганов, я тоже ваш родственник по линии вашей матушки Софи д, Люссон. Мое имя Буало де Ростиньяк.

Панкрат неловко кивнул головой, он до сих пор не представлял, как вести себя с незнакомцами. Делая попытку улыбнуться, настроился было стряхнуть оцепенение:

— Гостям мы завсегда рады, — как–то отрешенно сказал он. Осмотревшись вокруг, негромко приказал. — Николка, положите Чердышку на коня и сопроводите убитого до его дома. Чеченов не трогайте, пусть ихние тела забирают родственники с того берега. Абреков на свою сторону мы не звали.

— Все сделаем, Панкратка, — откликнулся подхорунжий. — А с кем это ты по ванзейски загутарил? Чую, гости издалека и направляются они в ваш дом. Уж больно язык знакомый.

— Так оно и есть, друг Николка, — под ухмылки секретчиков по поводу знакомого языка, пояснил сотник. — Это родственники моей мамуки, они из города Парижу.

— Вот оно как! — обрадованно засуетился друг, подбивая и станичников на добрые усмешки. — Значит, война войной, а праздники у нас только начинаются.

— Как свечереет, ждем всех станичников в нашей хате.

На широком дворе дома Даргановых, за столами, богато уставленными чашками с местными деликатесами и с графинами виноградного вина, собралась вся немалая семья полковника, близкие и дальние его родственники, а так же почти все жители станицы Стодеревской. На одной лавке с хозяином и сидевшей по левую руку от него хозяйкой пристроились недавно прибывшие в станицу иностранные гости. Буало успел вырядиться в черкеску, а голову украсить папахой, его спутница была в наброшенном на плечи бешмете, под которым переливалось цветами простенькое платье, на распущенные волосы она накинула разноцветный платок. Оба с нескрываемым любопытством приглядывались к станичникам, словно прикатили с необитаемого острова. Было видно, что друг к другу они относятся с уважением, но без особых на то чувств, должных вспыхнуть между ними за долгую дорогу наедине с самими собой. А может у французов так полагалось. Казаки отвечали им таким же интересом. Но, чудное дело, все без слов понимали общую беседу, не доставляя Софьюшке лишних хлопот, которая вместе с детьми исполняла роль переводчика. Двое суток как один миг пролетели в нескончаемых разговорах по поводу визита необычных гостей. Вернее, на своем языке говорили хозяйка дома и ее земляки, остальные члены дружного семейного клана лишь с уважением поглядывали в их сторону, пытаясь разобрать хоть что–нибудь из сказанного. Потом, усевшись в кружок вокруг главы семьи, они обсуждали услышанное, накручивая на каждую фразу с десяток своих домыслов. К концу третьего дня все были уверены, что гости приехали не с проста, скорее всего они решили забрать с собой Софьюшку и увезти ее на родину в далекий Париж. Девки захлюпали носами, братья стали кидать на иностранцев подозрительные взгляды. Приуныл и Дарган. И только на исходе второго дня со второй ночью, уже утром, сама Софьюшка развеяла сомнения. Она накинулась на мужа и на детей с казачьим напором, редко проявляемым ею, но сейчас насквозь пропитанным еще и радостным возбуждением:

— С чего это вы надумали, что я уеду одна? — уперев руки в бока, громко закричала она. — Вот так вот все брошу и помчусь за тридевять земель доживать жизнь в одиночестве. А вас на кого оставлю — родного мужа и пятерых своих детей с двумя внуками?

— Нам показалось, что родственников в Париже у тебя поболе, — всхлипнула младшая Марийка. — Будто этот… фазан с перьями приехал только за тобой, а иностранная скуреха, которая с ним, во всем его поддерживает.

— А ну живо носы подтереть, чтобы я больше не видела сопливых нюней, — сказала как отрубила Софьюшка. — Если я надумаю куда уехать, то только со всем выводком. Конечно, если нас еще где примут…

И теперь на просторном дворе установилась та радостная атмосфера, отличавшая дом Даргановых от других куреней, у которых не было такой веселой хозяйки. Носились молодайки с глиняными чашками, полными разносолов, с горами вызревшей жерделы и алычи на расписных тарелках, с огромными на них ломтями сотового меда. Наполнялись вином вместительные чапуры, между казаками завязывались долгие беседы. Подходили сменившиеся с дежурства секретчики, коротко докладывали Даргану или Панкрату об обстановке вокруг и присоединялись к гулявшим. Заглядывали и горцы из мирных, по кавказскому обычаю желали главе дома и всей его родне многих лет жизни с сундуками добра, выпивали восьмистаканную чапуру чихиря и уходили. Редко кто из них присаживался за общий стол, потому что горские народы с терскими казаками пока разделяла глубокая пропасть во всем — что в быту, что в жизненном укладе. Но в первую очередь — в вере.

Под столами и вокруг них бегали ребятишки, среди которых суетились два внука хозяев- Сашка и Павлушка. Старший Александр старался держаться независимо и рассудительно, в кругу детей своего возраста и постарше он был главный. Зато Павлушка вел себя по иному, во всех его движениях и даже в разговоре чувствовалась тройственность. Видно было, что он с малолетства начинает думать одно, говорить другое, а делать третье. Дарган кривился от выходок внука, но предпочитал помалкивать, не обронив старшему сыну и слова о несхожести мальца с их казачьей породой. Вот и сейчас дед, несмотря на большое событие, собравшее почти всех станичников под крышей его дома, невольно обратил внимание на тот факт, каким прозвищем соседские пацаны позвали Павлушку за собой.

— Басай, — крикнул мальчишка лет пяти в пестрой, выскочившей из штанов рубашке. — Басай, давай играть в прятки.

— Не хочу я хорониться, — отозвался тот. — Пойдем лучше ножики в соседского кота покидаем.

Услышав его ответ, Дарган в который раз подумал о том, что пацаненок растет жестоким и себе на уме. Он обернулся к сидящему по правую от него руку Панкрату и спросил:

— Не замечал, как ребятня кличет нашего Павлушку? Каким–то Басаем.

— Моя Аленушка обзывает его так–же, — ухмыльнулся старший сын, черпая ложкой загустевший холодец. — Дедука Дарган, ты досе не присмотрелся, что твой меньший внук с пеленок не любит ни одеваться, ни обуваться. Зимой он тоже норовил выскочить на улицу голышом.